Неточные совпадения
Самгин, почувствовав опасность, ответил не сразу. Он видел, что ответа ждет не один этот,
с курчавой бородой, а все три или четыре десятка людей, стесненных
в какой-то барской
комнате, уставленной запертыми шкафами красного ‹дерева›, похожей на гардероб, среди которого стоит
длинный стол. Закурив не торопясь папиросу, Самгин сказал...
Комната наполнилась шумом отодвигаемых стульев,
в углу вспыхнул огонек спички, осветив кисть руки
с длинными пальцами, испуганной курицей заклохтала какая-то барышня, — Самгину было приятно смятение, вызванное его словами. Когда он не спеша, готовясь рассказать страшное, обошел сад и двор, — из флигеля шумно выбегали ученики Спивак; она, стоя у
стола, звенела абажуром, зажигая лампу, за
столом сидел старик Радеев, барабаня пальцами, покачивая головой.
В углу
комнаты — за
столом — сидят двое: известный профессор
с фамилией, похожей на греческую, — лекции его Самгин слушал, но трудную фамилию вспомнить не мог; рядом
с ним
длинный, сухолицый человек
с баками, похожий на англичанина, из тех, какими изображают англичан карикатуристы. Держась одной рукой за
стол, а другой за пуговицу пиджака, стоит небольшой растрепанный человечек и, покашливая, жидким голосом говорит...
Стремительные глаза Лютова бегали вокруг Самгина, не
в силах остановиться на нем, вокруг дьякона, который разгибался медленно, как будто боясь, что
длинное тело его не уставится
в комнате. Лютов обожженно вертелся у
стола, теряя туфли
с босых ног; садясь на стул, он склонялся головою до колен, качаясь, надевал туфлю, и нельзя было понять, почему он не падает вперед, головою о пол. Взбивая пальцами сивые волосы дьякона, он взвизгивал...
Она величественно отошла
в угол
комнаты, украшенный множеством икон и тремя лампадами, села к
столу, на нем буйно кипел самовар, исходя обильным паром, блестела посуда,
комнату наполнял запах лампадного масла, сдобного теста и меда. Самгин
с удовольствием присел к
столу, обнял ладонями горячий стакан чая. Со стены, сквозь запотевшее стекло, на него смотрело лицо бородатого царя Александра Третьего, а под ним картинка: овечье стадо пасет благообразный Христос,
с длинной палкой
в руке.
Привалов вздохнул свободнее, когда вышел наконец из буфета.
В соседней
комнате через отворенную дверь видны были зеленые
столы с игроками. Привалов заметил Ивана Яковлича, который сдавал карты. Напротив него сидел знаменитый Ломтев, крепкий и красивый старик
с длинной седой бородой, и какой-то господин
с зеленым лицом и взъерошенными волосами. По бледному лицу Ивана Яковлича и по крупным каплям пота, которые выступали на его выпуклом облизанном лбу, можно было заключить, что шла очень серьезная игра.
Внутри избы были 2
комнаты.
В одной из них находились большая русская печь и около нее разные полки
с посудой, закрытые занавесками, и начищенный медный рукомойник. Вдоль стен стояли 2
длинные скамьи;
в углу деревянный
стол, покрытый белой скатертью, а над
столом божница со старинными образами, изображающими святых
с большими головами, темными лицами и тонкими
длинными руками.
Я очутился
в большой
длинной комнате с нависшими толстенным сводами,
с глубокой амбразурой маленького, темного,
с решеткой окна, черное пятно которого зияло на освещенной стене. И представилось мне, что у окна, за
столом сидит летописец и пишет…
Я слышал, как он ударил ее, бросился
в комнату и увидал, что мать, упав на колени, оперлась спиною и локтями о стул, выгнув грудь, закинув голову, хрипя и страшно блестя глазами, а он, чисто одетый,
в новом мундире, бьет ее
в грудь
длинной своей ногою. Я схватил со
стола нож
с костяной ручкой
в серебре, — им резали хлеб, это была единственная вещь, оставшаяся у матери после моего отца, — схватил и со всею силою ударил вотчима
в бок.
Трапеза происходила
в длинной комнате,
с священною живописью на стенках; посредине ее был накрыт грубой скатертью
стол; перед каждым монахом стоял прибор, хлеб и ставец
с квасом.
— Я к вам постояльца привел, — продолжал Неведомов, входя
с Павлом
в номер хозяйки, который оказался очень пространной
комнатой. Часть этой
комнаты занимал
длинный обеденный
стол,
с которого не снята еще была белая скатерть, усыпанная хлебными крошками, а другую часть отгораживали ширмы из красного дерева, за которыми Каролина Карловна, должно быть, и лежала
в постели.
Домашняя птица дохла от повальных болезней,
комнаты пустовали, нахлебники ругались из-за плохого
стола и не платили денег, и периодически, раза четыре
в год, можно было видеть, как худой,
длинный, бородатый Зегржт
с растерянным потным лицом носился по городу
в чаянии перехватить где-нибудь денег, причем его блинообразная фуражка сидела козырьком на боку, а древняя николаевская шинель, сшитая еще до войны, трепетала и развевалась у него за плечами наподобие крыльев.
Рассвет еще был далеко, и
в комнате только чуть видны были едва сереющие окна, но привычный глаз различил здесь и
стол с почтовыми весками, и другой
длинный стол в углу, и диван.
Он прошел
в одну из маленьких
комнат дома
с двумя окнами
в палисадник. Среди нее стоял овальный
стол, его окружали старинные стулья, обитые кожей,
в одном простенке висели часы
в длинном ящике со стеклянной дверью,
в углу стояла горка
с серебром.
Вокзал железной дороги, зала для пассажиров 1-го класса; направо от актеров дверь
в виде арки, ведущая
в другую залу; прямо стеклянная дверь, за ней видна платформа и вагоны; на середине, поперек
комнаты,
длинный стол, на нем приборы, бутылки, канделябры и ваза
с цветами.
При такой заре, покуда не забрана половина облитого янтарем неба,
в комнатах Иды и ее матери держится очень странное освещение — оно не угнетает, как белая ночь, и не радует, как свет, падающий лучом из-за тучи, а оно приносит
с собою что-то фантасмагорическое: при этом освещении изменяются цвета и положения всех окружающих вас предметов: лежащая на
столе головная щетка оживает, скидывается черепахой и шевелит своей головкой; у старого жасмина вырастают вместо листьев голубиные перья; по лицу сидящего против вас человека протягиваются
длинные, тонкие, фосфорические блики, и хорошо знакомые вам глаза светят совсем не тем блеском, который всегда вы
в них видели.
В трактире, посреди
длинной и широкой, впрочем, совершенно пустой
комнаты второго этажа, стояли два
стола, покрытые бутылками, яствами, приборами и окруженные стульями; запах штукатурки, соединенный
с запахом водки и постного масла, бил
в нос и стеснял дыхание.
Навьюченный Павел Павлович стоял среди
комнаты как бы
в нерешимости,
с длинной, пьяной улыбкой на пьяном лице; но при вторичном грозном окрике Вельчанинова вдруг, со всех ног бросился хлопотать, отставил
стол и пыхтя стал расправлять и настилать простыню. Вельчанинов подошел ему помочь; он был отчасти доволен покорностию и испугом своего гостя.
Волки, которые теперь от голода совсем обнаглели и забегали
в деревню даже днем, вероятно,
с любопытством и со злобой следили издали
в длинные лютые вечера, как
в освещенном окне на краю деревни рисовалась нагнувшаяся над
столом человеческая фигура и как другая фигура, тонкая и
длинная, быстро шныряла по
комнате, то пропадая
в темных углах, то показываясь
в освещенном пространстве.
Не получив ответа, старик идет на станцию. Он ищет сначала знакомого обер-кондуктора и, не найдя его, идет к начальнику станции. Начальник сидит у себя
в комнате за
столом и перебирает пальцами пачку каких-то бланков. Он занят и делает вид, что не замечает вошедшего. Наружность у него внушительная: голова черная, стриженая, уши оттопыренные, нос
длинный,
с горбиной, лицо смуглое; выражение у него суровое и как будто оскорбленное. Малахин начинает длинно излагать ему свою претензию.
У Петра Михайлыча забилось сердце. Он встал и пошел за Власичем
в переднюю, а оттуда
в залу.
В этой громадной, угрюмой
комнате был только фортепьян да
длинный ряд старинных стульев
с бронзой, на которые никто никогда не садился. На фортепьяне горела одна свеча. Из залы молча прошли
в столовую. Тут тоже просторно и неуютно; посреди
комнаты круглый
стол из двух половинок на шести толстых ногах и только одна свеча. Часы
в большом красном футляре, похожем на киот, показывали половину третьего.
Из перевязочной вели две двери: одна —
в комнату лазаретной надзирательницы, а другая —
в лазаретную столовую.
В столовой стоял
длинный стол для выздоравливающих, а по стенам расставлены были шкапы
с разными медицинскими препаратами и бельем.
На ломберном
столе ютилась низенькая лампочка, издавая запах керосина.
Комната стояла
в полутьме. Но Теркину, сидевшему рядом
с Аршауловым на кушетке, лицо хозяина было отчетливо видно. Глаза вспыхивали во впадинах, впалые щеки заострились на скулах, волосы сильно седели и на неправильном черепе и
в длинной бороде. Он смотрел старообразно и весь горбился под пледом, надетым на рабочую блузу.
Силоамский доложил это на пороге первой
комнаты, куда из темных сеней входили прямо. Она была
в три окна, оклеена обоями,
в ту минуту очень светла,
с письменным
столом и
длинным диваном по левой стене.
Павел Ильич Рашевич ходил, мягко ступая по полу, покрытому малороссийскими плахтами, и бросая
длинную узкую тень на стену и потолок, а его гость Мейер, исправляющий должность судебного следователя, сидел на турецком диване, поджав под себя одну ногу, курил и слушал. Часы уже показывали одиннадцать, и слышно было, как
в комнате, соседней
с кабинетом, накрывали на
стол.
В большой столовой, куда вошли офицеры, на одном краю
длинного стола сидело за чаем
с десяток мужчин и дам, пожилых и молодых. За их стульями, окутанная легким сигарным дымом, темнела группа мужчин; среди нее стоял какой-то худощавый молодой человек
с рыжими бачками и, картавя, о чем-то громко говорил по-английски. Из-за группы, сквозь дверь, видна была светлая
комната с голубою мебелью.
В столовой
длинный, накрытый свежей скатертью,
стол уставлялся при помощи Гаврилы и его внучки Нюши взятой откуда-то на прокат посудой.
В кухне приглашенный на этот день повар ожесточенно выстукивал ножами какой-то однотонный мотив. Два официанта бесшумно скользили по
комнатам. Сама генеральша (действительного статского советника Сокольского прислуга называла генералом, как и жену его генеральшей), встретила детей и Дашу
с томной усталой улыбкой и
с флаконом нюхательного спирта
в руке...